Надежда мандельштам личная жизнь. Надежда мандельштам - воспоминания

Надежда Яковлевна Мандельштам (девичья фамилия — Хазина, 30 октября 1899, Саратов — 29 декабря 1980, Москва) — русская писательница, мемуарист, лингвист, преподаватель, жена Осипа Мандельштама. Текст интервью публикуется по изданию: "Континент", 1982. №31.

ИНТЕРВЬЮ С НАДЕЖДОЙ ЯКОВЛЕВНОЙ МАНДЕЛЬШТАМ

От интервьюера

Впервые я встретилась с Надеждой Мандельштам во вторник 17 октября 1972 года. Ее «Воспоминания» уже были опубликованы по-русски и по-английски («Норе against Норе»), и вышедшая по-русски «Вторая книга» тоже вскоре должна была появиться по-английски под названием «Норе Abandoned». Мой муж Эрик Де Мони был тогда корреспондентом Би-Би-Си в Москве. Мы приехали на второй срок его пребывания в советской столице в конце марта 1972 года. Вскоре после нашего приезда был выслан Дэвид Бонавиа, корреспондент лондонского «Таймса», — перед приездом Никсона советские власти хотели отделаться от слишком хорошо информированного западного корреспондента. Он ввел нас в круг своих неофициальных контактов (например, на проводах Бонавиа мы впервые встретились с Андреем Сахаровым, который в те времена еще не поддерживал широких контактов с корреспондентами).

К октябрю мы расширили круг наших русских друзей, и тогда Кирилл и Ирина Хенкины познакомили нас с Надеждой Яковлевной. Противоречащие друг другу английские заглавия двух томов ее воспоминаний вызвали у меня тогда вопрос, как она себе представляет будущее своей страны. Она несколько раз повторила, что ее единственная надежда — загробная жизнь. Это не совпадало с тем относительным оптимизмом, который звучал в заключительных главах первого тома ее воспоминаний, написанных, когда она наконец впервые постоянно поселилась в Москве в 1964 году. Этот оптимизм она позднее ощутила как неоправданный. Уже в 1972 году Надежда Яковлевна настаивала, что единственная надежда на будущее России — Церковь. Сохранила ли она эту надежду до самой смерти? Есть основания думать, что нет. Об этом можно судить по интервью, которое я записала на магнитофон в конце 1977 года. По моим сведениям, это единственное ее интервью, записанное на ленту. Я дала ей обещание не публиковать его при ее жизни.

Интервью должно было последовательно описывать ее жизнь, с детства и до наших дней, и я тщательно подготовила все вопросы. Я хотела также выяснить некоторые обстоятельства жизни Мандельштамов, которые меня озадачивали: например, почему Осип Мандельштам в 20-е годы отказался уехать за границу, как предлагал ему Бухарин. Кроме того, мне хотелось, чтобы Надежда Яковлевна повторила то, что уже говорила в наши предшествующие встречи: обращение Мандельштама в христианство, совершившееся в молодости, не было, как принято считать, «крещением по обстоятельствам», ради поступления в Петербургский университет. Действительно, он и без того, будучи еврейским мальчиком, получил возможность учиться в петербургском Тенишевском училище. Увы, интервью осталось незавершенным. Когда я вернулась в Москву в октябре 1977 года, Надежда Яковлевна была в таком физическом состоянии, что, когда она открыла мне дверь, я ее не узнала, и она чуть не захлопнула дверь перед моим носом. Я не предупредила ее о своем приезде, не смогла это сделать ни по каким каналам, и не знала, согласится ли она на запись разговора.

Действительно, мое первое впечатление было, что я со своим замыслом уже опоздала. Все-таки, несмотря на страх и физическую слабость, она согласилась дать интервью. Ее голос зачастую сходил на нет, она задыхалась, делала долгие паузы. От некоторых вопросов, которые я хотела задать, пришлось отказаться, так как я боялась, что для нее все это слишком утомительно. Я была уверена, что ей осталось жить совсем немного. Я ошиблась — она прожила еще три года. Ей хотелось смерти, но она не могла умереть. Ее манера мыслить была по-прежнему живой и острой, но представление о текущих событиях было затуманено. Ее непреклонная вера в загробную жизнь оставалась ее единственной нравственной опорой. Во время записи интервью моему мужу и мне казалось, что она проходит сквозь какое-то умственное чистилище, откуда ее могла вывести только смерть.

Неужели жертва ее жизни, жизни Осипа Мандельштама и многих миллионов людей сталинских времен осталась напрасной? Была ли ее умственная агония результатом физической слабости и бремени лет после отданной в жертву жизни? На этот вопрос нельзя ответить — пусть текст интервью говорит сам за себя. Надежда Мандельштам была женщиной сильной и выносливой, очень веселой, большого ума, остроумия и неожиданной нежности. Я вспоминаю ее с непреходящей любовью.

Элизабет Де Мони

— Надежда Яковлевна, скажите, пожалуйста, где вы родились?

— В Саратове, это город на Волге.

— Мало кто знает, что вы провели часть своего детства на Западе. В каких странах вы жили?

— Не знают, конечно, потому что я сама точно не помню. Я жила во Франции, Италии, Швейцарии, Германии, была в Швеции.

— В каком возрасте вы вернулись в Россию?

— Мы всегда возвращались в Россию. Два года мы жили в Швейцарии, мы долго там задержались.

— Бывали ли вы в Париже?

— Конечно, я была в Париже. Я помню праздник святой Катерины. Я даже надевала «чепец св. Катерины». Это праздник старых дев — в июле, кажется.

— Были ли вы в Лурде?

— Конечно. Мои родители не были набожными, но меня возили в Лурд.

— Когда вы жили на Западе, вы были очень молоды. Оказало ли время, проведенное там, большое влияние на вас?

— Я не знаю, но я рада, что была, потому что у меня нет такого чувства отчуждения.

— Вы верующая?

— Да. Хожу в церковь.

— И вы всю жизнь ходили в церковь?

— Няня возила меня в церковь, русская няня.

— Ваша мать была еврейкой, но Ваш отец был, кажется, баптист? Это верно?

— Он был крещен. Потому что его отец, мой дед, был кантонист. Это были дети, которых забирали и, когда был период обрусения при Николае Первом, их крестили почти насильно.

— А мать?

— Мама осталась еврейкой. Они женились где-то во Франции.

— Не скажете ли вы, как вы встретились с Мандельштамом?

— Был такой клуб в Киеве, в 19-м году. Мне было как раз 19 лет. Это был клуб, который назывался «Хлам»: Художники, Литераторы, Артисты и Музыканты. Мы там собирались каждый вечер, и он пришел. И меня познакомила с ним одна... Все условились не знакомить меня, а какая-то проститутка познакомила.

— Когда вы с ним познакомились, он был уже известным поэтом?

— Он был известен. И я знала, что он поэт.

— И вы уже думали тогда, что он гений?

— Был ли он гением, я не знаю. Он был дурак.

— Он был... очень глупый молодой человек?

— Вы облагораживаете. Он был — я резче говорю.

— Был ли он также веселым молодым человеком?

— Очень веселый, всю жизнь веселый, даже в несчастьях.

— Сохранил ли он эту веселость и в тяжелые, трудные годы?

— В тяжелые годы? В лагере — нет. В лагере он просто сошел с ума. Он боялся есть, думал, что его отравят.

— Был ли ваш муж добрым человеком?

— Со мной — нет, а с людьми — да, особенно с детьми. Ну, он меня никуда не пускал.

— Некоторые мне говорили, что он был очень трудным человеком.

— Он был трудным человеком для меня. И для сволочи. Кругом были сволочи одни.

— Но вы посвятили ему всю свою жизнь...

— К сожалению.

— Можете ли вы сравнить его с каким-нибудь другим поэтом его поколения?

— Конечно, Пастернак, а больше никого.

— И больше ни с кем?

— Ну, женщины: Ахматова, Цветаева, но я думаю, что это дешевка по сравнению с Пастернаком и Мандельштамом.

— Но Ахматова была, пожалуй, его самым близким другом?

— Была. Но по отношению ко мне она была не очень хороша. Она мне сказала через сорок лет, тридцать пять лет после смерти Оси: «Вот теперь видно, что вы были подходящей женой».

— Оказала ли она на него большое влияние?

— Нет, никакого.

— Ваш муж был человеком абсолютно неподкупным, человеком абсолютной порядочности...

— Я хочу спросить — что именно принес он людям: свою поэзию или свою абсолютную честность?

— Не знаю. У меня нет никаких сведений о том, что он известен на Западе. В России — да. В России во всех домах интеллигентных есть списки его стихов. Он до сих пор список, а не человек. И потом эти анекдотические рассказы о нем, что он «раздражался». Он просто отбривал.

— В вашей книге, в первом томе, вы пишете, что, когда Мандельштам умер, вам очень помогли его слова: «Почему ты думаешь, что ты должна быть счастливой?»

— Он мне всегда так говорил: «Почему ты думаешь, что ты должна быть счастливой?» Это его христианство.

— Его христианство?

— Он был христианин. Он верил в Христа.

— Когда он крестился: в детстве или уже взрослым?

— Взрослым. Ему было около 22-х лет. Всегда пишут: «для того, чтобы поступить в университет», но это чепуха, блата хватило бы. Он просто верил, и это, конечно, на меня тоже оказало влияние.

— Вы говорите, что ваш муж крестился, когда ему было 22 года. Он умер почти 40 лет назад. Вы по-прежнему чувствуете свою близость с ним?

— Очень долгое время я чувствовала, а потом перестала, сейчас перестала. Он подслушал, как я на исповеди сказала, что я ему изменяла.

— На то, чтобы спасти произведения вашего мужа, ушло почти 40 лет вашей жизни. Ощущаете ли вы удовлетворение от того, что труд вашей жизни завершен?

— И да, и нет. Я отдала жизнь на это. Это было очень трудно. И теперь я чувствую себя совершенно опустошенной.

— Что бы вы хотели еще сделать?

— Я хотела б написать о своем отце, у меня был чудный отец, но у меня уже нет сил. Может, я попробую. Не от того нет сил, что мы сейчас разговариваем, — от жизни. Я бы очень хотела смерти. Еще хотела бы умереть здесь, а не в лагере. Такая возможность тоже есть: если уйдет Брежнев.

— Когда еще был жив Мандельштам, в 20-е и в начале 30-х годов, у вас был один покровитель — Бухарин. Говорили, что будто власти сообщили семье Бухарина, что он никогда не будет реабилитирован.

— Я знаю. Они его не собираются реабилитировать. Он был слишком сильным человеком для этого — потому они его и убили. Это вам не Молотов, длинношеее существо — три «е»: длинношеее, и не человек, а существо. (О Бухарине:) Очень был веселый.

— В вашей книге вы пишете, что всеми благами, которые были у него в жизни, Мандельштам был обязан Бухарину.

— Он спасал нас просто, очень активно.

— Надеетесь ли вы, что Бухарина когда-нибудь реабилитируют?

— Для этого должно все перемениться. Не знаю, возможно ли это в мертвой стране.

— Есть в вашей книге очень важная строчка. Вы пишете, что смерть художника всегда бывает не случайностью, а последним творческим актом.

— Это не мои слова, это слова Мандельштама. Это в статье о Скрябине он говорит. Но он наивно говорит, что Россия знала Скрябина. Россия совершенно не знала Скрябина — знала кучка музыкальных людей в консерватории.

— Ваш муж написал свое стихотворение о Сталине после того, как увидел последствия коллективизации на Украине и почувствовал, что не может больше молчать?

— Это первое стихотворение? Да.

— Говорил ли он с вами, пока писал его, или сразу написал?

— Конечно, говорил. Он мне каждую строку показывал. У меня, наверное, хороший слух на стихи.

— Когда он писал его, думаете ли вы, что он понимал, что оно приведет к его смерти?

— Конечно! Он думал только, что его сразу расстреляют.

— Думаете ли вы, что он был прав?

— Я думаю, да. Но это относится не только к Сталину, это относится ко всем. Брежнев — первый не кровопийца, не кровожадный. Солженицына, например, за границу выслал. Хрущев еще упражнялся. Он здесь расстрелял людей за то, что они продавали губную помаду самодельную — я знаю это от Эренбурга. Он на Украине провел сталинскую политику — там кровь лилась страшная.

— Путешествия на Запад оказали на Мандельштама огромное влияние, и вы писали, что Средиземноморье было для него чем-то вроде Святой Земли. Думаете ли вы, что классическая культура Древнего мира — Греции и Рима — оказала наибольшее влияние на него как на поэта?

— Греция — да, но он никогда не был в Греции. В Риме он был, но про Рим он говорил, что это камни, а Грецию он очень живо чувствовал. Потом, Грецию можно чувствовать и по стихам, и по литературе. Я тоже не была в Греции.

— Но, как вы уже говорили, он был до глубины души христианином. Среди всех страданий сталинских времен, его и ваших страданий, не терял ли он когда-нибудь надежду?

— Нет, надежда всегда была. Меня зовут Надеждой. Но ясно было, что после смерти Сталина будут облегчения. Такого другого животного нельзя было найти. Ассириец. Я говорю, что он гений, потому что в сельскохозяйственной стране он уничтожил все крестьянство за два года.

— Вы говорите, что Мандельштам никогда не говорил о своем «творчестве». Он всегда говорил, что «строит» вещи. Полагаете ли вы, что свою поэзию он рассматривал как некий проводник Божьей благодати?

— Я думаю, что да, но я никогда не спрашивала.

— В те годы, что вы жили с ним, посвящая ему всю свою жизнь, вы, наверное, много раз спасали его от отчаяния и, возможно, от смерти?

— Я много думала о самоубийстве, потому что жить было совсем невозможно. Был голод, была бездомность, был ужас, которого нельзя себе представить, была страшная грязь. Абсолютная нищета.

— Была ли его дружба с Ахматовой источником силы для него?

— Скорее для нее.

— Какая была она?

— Ахматова? Красивая женщина, высокая. На старости она распсиховалась. У нее не было нормальной старости.

— Вы пишете, что Мандельштам подвергся одному очень сильному влиянию...

— Иннокентий Анненский. Это был любимый поэт, единственный из символистов. Он повлиял на всех: на Пастернака, на Ахматову, на Мандельштама, на Гумилева. Это дивный поэт, его мало знают за границей, его не переводят. Это чудный поэт. Я, к несчастью, отдала книжку его одному священнику, который приехал. Чтобы немножко вразумить его: он писал стихи, но очень плохие, наверно, — я ему дала, достать нельзя. Это [Анненский] религиозный философ, сейчас это окончательно выяснилось, потому что нашли новые письма — два, и там это совершенно ясно уже.

— Вы говорите, что сильное влияние на Мандельштама оказал Чаадаев. И что из-за этого влияния он не воспользовался в 1920 году возможностью уехать за границу.

— Да, потому что Чаадаев... он хвалит Чаадаева за то, что он вернулся в небытие из страны, где была жизнь.

— Думаете ли вы, что Мандельштам таким образом намеренно отказался от Европы? Что он как бы повернулся спиной к Европе?

— Он боялся, что заговорит за границей во весь голос и потом не сможет вернуться.

— Но он уже понял к тому времени, что оставаться в России опасно?

— Он понимал, конечно. Что было делать? Мой отец сказал: «Я столько лет пользовался правами и законами этой страны, что я не могу покидать ее в несчастье». Приблизительно такое отношение было и у Оси.

— Как вы полагаете, он принял это решение как поэт или как человек?

— Я думаю, что как поэт, потому что вне русского языка было бы...

— В вашей первой книге есть глава, которая называется «Возрождение», где вы говорите о возрождении духовных ценностей, утерянных в 20-30-е годы. Продолжаете ли вы верить в это возрождение?

— В то, что они воскресли? Нет. Здесь ничего воскреснуть не может. Здесь просто все мертво. Здесь только очереди. «Дают продукты». Очень легко управлять голодной страной, а она голодная. Брежнев и не виноват в том, что она голодная, — 60 лет разоряли хозяйство. Россия кормила всю Европу хлебом, а теперь покупает в Канаде. При крепостном праве крестьянам легче жилось, чем сейчас. Сейчас деревни стоят пустые. Старухи и пьяные старики. Только женщины, замуж не за кого выйти. Мужчины после армии женятся на любых городских, лишь бы не вернуться в деревню. Опустошенная страна. Работают студенты. Во сколько это обходится фунт хлеба, я не представляю себе! Профессура, хорошо оплачиваемая, сидит дома, а студенты работают. И они не умеют работать. Лет 15 тому назад мне говорили женщины, что в деревнях уже никто не умеет сделать грядки.

— Вы много говорите в своей книге об утерянных духовных ценностях деревни. Надеетесь ли вы, что эти ценности возродятся?

— Не знаю. Сейчас надежда уже теряется. Пока я ездила на метро, я только удивлялась, какие мертвые лица. Интеллигенции нет. Крестьянства нет. Все пьют. Единственное утешение — это водка.

— Но среди молодежи сегодня, возможно, больше интереса, чем раньше, к христианству и к Церкви?

— Очень многие крестятся. Крестятся и пожилые люди. Но большей частью интеллигентные.

— Вы говорите, что Мандельштам повторял вам, что история — это опытное поле для борьбы добра и зла.

— История? Да. Вот видно — на нашем примере.

— Но как христианка вы должны верить, что, в конце концов, добро вырастет даже из ужасных страданий вашей страны в этом веке.

— В этом столетии — не знаю, но, может быть, когда-нибудь. Во всяком случае, как Чаадаев говорил, «свет с Востока» — не придет. Чаадаев надеялся, что свет придет с Востока, но я не вижу этого. Сейчас никаких признаков нет.

— Вы никогда не думали о переходе в католичество?

— Я — нет! Ося хотел стать католиком. А я привыкла в Софию ходить. После заграницы, после двух лет в Швейцарии, я жила в Киеве. Мне 9 лет было. И нянька меня водила в Софийский собор. Я до сих пор не могу забыть его — и ездила с ним прощаться. Дивный собор! Ведь была когда-то Россия великой страной...

— Но положение в вашей стране стало немного лучше. Не думаете ли вы, что, если бы у молодежи было больше мужества, положение улучшилось бы?

— Я думаю, что, если молодежь придет, она будет сталинистами, потому что она по-прежнему поверит в террор и в Ленина. Она не знает, что это первыми на них отразится.

— После всего, что вы пережили, с вашим опытом, что бы вы сказали молодежи России?

— Бесполезно им говорить, они над старухой посмеются. Их вполне водка устраивает. Думаю, что сейчас уж ничего не спасет. Слишком долго это держится — 60 лет. Мне 77 — значит, 17 лет у меня были нормальные...

ПОСЛЕСЛОВИЕ РЕДАКЦИИ

Самое сильное впечатление от этого интервью — то, что к Надежде Яковлевне Мандельштам, быть может, еще больше подходят слова, отнесенные ею к Ахматовой: «У нее не было нормальной старости». Впрочем, Н. Я. признаёт и большее: «Мне 77 — значит, 17 лет у меня были нормальные...» Окружающие могли ждать для нее еще многих несчастий — и дождались: опечатанной квартиры, полуукраденных похорон. Но все-таки всем было ясно, что на восьмом десятке ее, вдову Мандельштама, знаменитую на весь мир своими книгами, не посадят. Ее постоянное возвращение к теме возможного ареста иногда воспринималось почти как игра — а было оно реальностью, страшным страхом перед смертью в лагере, быть может, сумасшедшей, невменяемой смертью, подобной смерти Мандельштама. На фоне этого смешно спорить с голосом из-за гроба, даже когда этот голос несправедливо зол или несправедливо наивен. Кто способен ощутить эту внутреннюю «опустошенность» женщины, полжизни отдавшей на то, чтобы воскресить Мандельштама — «не человека, а список»? Будь она жива, можно было бы с ней поспорить. Она сама была спорщицей, но любила спорщиков, любила противоречить и любила, чтобы ей противоречили. Ее высказывания — зачастую провокация. Но ответить на эту провокацию мы уже не можем.

1899, 30 октября. — Родилась в Саратове. Отец - Яков Аркадьевич Хазин (ум. 1930), присяжный поверенный. Мать - Вера Яковлевна Хазина (ум. 1943), врач. Братья - Александр (1891-1920?), Евгений (1893-1974). Старшая сестра - Анна (ум. 1938).

1899-1919. — Переезд семьи в Киев. Поездки с родителями в Германию, Францию, Швейцарию. Окончание Киевской женской гимназии. Сдача экстерном экзаменов за мужскую гимназию. Обучение в художественной мастерской декоративного искусства А.А. Экстер. Участие в оформлении театральных постановок, улиц Киева в дни праздничных шествий. Посещение ночного клуба художников, писателей, артистов «Хлам». Знакомство с Эренбургами. Дружба с женой Эренбурга Любовью Михайловной Козинцевой.

1921, март. — Приезд О.Э. Мандельштама в Киев. Замужество. Отъезд в Москву.
Поездка Мандельштамов на Кавказ. Путешествие по Грузии.

1922. — Возвращение в Москву. Встреча с М.И. Цветаевой. Сдача в издательство «Второй книги стихов» О. Мандельштама.

1924. — Сообщение редактора журнала «Прожектор» Н.И. Бухарина о запрете на публикацию стихов
О. Мандельштама и о разрешении поэту заниматься переводами. Переезд в Ленинград.

1925-1927. — Жизнь в Царском Селе. Знакомство и дружба с А.А. Ахматовой. Занятие переводами.

1927-1928. — Поездка Н.Я. Мандельштам в Ялту. Пребывание в пансионате.

1929, осень. — Переезд в Москву.

1930-1933. — Поступление на работу в редакцию журнала «За коммунистическое просвещение». Вечер стихов О. Мандельштама в редакции «Литературной газеты». Подготовка собрания сочинений Мандельштама в 2-х томах. Встреча с редактором издательства «Художественная литература»
М.О. Чечановским, потребовавшим снять очерк «Путешествие в Армению» из собрания сочинений. Появление в «Правде» критической статьи, направленной против очерка «Путешествие в Армению».

1934, ночь с 16 на 17 мая. — Арест О.Э. Мандельштама. Обыск в квартире. Просмотр и отбор рукописей поэта. Изъятие рукописей стихов, писем, записных книжек. Повторный обыск. Посещение Бухарина с известием об аресте Мандельштама. Встреча в Политическом Красном Кресте с помощником Е.П. Пешковой - М.Л. Виновером.

1934, конец мая. — Вызов Н.Я. Мандельштам на Лубянку. Встреча со следователем. Свидание с
О. Мандельштамом. Объявление приговора: высылка в г. Чердынь на поселение сроком на 3 года за написание стихов о Сталине. Предложение Н.Я. Мандельштам сопровождать мужа в ссылку.

1934, июнь. — Подготовка к отъезду. Сбор вещей и денег по знакомым. Организация органами ОГПУ отправки Мандельштамов в Чердынь. Путь к месту ссылки под конвоем в составе 3-х вооружённых солдат. Установление контроля над Н.Я. Мандельштам: запрещение свободного перемещения, приёма пищи. Прибытие в Чердынь. Сдача Мандельштамов и их документов коменданту. Помещение в отдельную палату больницы (стрессовое состояние О.Э. Мандельштама после тюрьмы). Жизнь чердынских ссыльных и переселенцев. Известие из Москвы о пересмотре дела. Распоряжение об изменении места ссылки на Воронеж. Отъезд из Чердыни.

1934-1937. — Жизнь в Воронеже. Поиски работы и жилья. Заболевание Н.Я. Мандельштам сыпным тифом. Выздоровление. Работа О. Мандельштама в местном театре заведующим литературной частью. Устройство Н.Я. Мандельштам в редакции местного радиовещания. Переводческая деятельность Н.Я. Мандельштам. Поездка в Москву в период пребывания О. Мандельштама в санатории в Тамбове. Переговоры с деятелями Союза писателей. Возвращение в Воронеж. Совместная работа по восстановлению поэтического наследия О. Мандельштама, изъятого при аресте. Беседы о пребывании в тюрьме, условиях содержания и ведения следствия. Приезды в Воронеж друзей В.Н. Яхонтова, Л. Гинзбурга, М.В. Юдиной. Поездка на дачу в Задонск при материальной поддержке Ахматовой и Пастернака.
Известие о смерти С.М. Кирова. Изменение отношения окружающих к Мандельштамам. Лишение работы на радио, в театре, в редакциях газет.

1937, 16 мая. — Получение справки об освобождении в комендатуре НКВД.
Возвращение в Москву. Встречи с друзьями. Отказ в прописке в Москве и других городах.

1937, июль - 1938, март. — Отъезд в Савёлово под Кимры. Материальная поддержка и помощь друзей. Скитания в поисках места жительства (Малоярославец, Калинин и др.).

1938. — Направление на 2 месяца от Литфонда в дом отдыха «Саматиха» под Муромом (2 марта). Встреча с А.А. Фадеевым. Отказ в трудоустройстве.
Арест О.Э. Мандельштама (ночь со 2 на 3 мая). Обыск. Направление на Лубянку.
Поездка к брату в Москву с сообщением об аресте и в Калинин за корзиной с бумагами (6 мая). Известие о переводе О. Мандельштама в Бутырскую тюрьму. Сообщение об отправке Мандельштама в лагерь на 5 лет по решению ОСО. Получение письма от Мандельштама из Свитлага (Владивосток). Встреча в Малоярославце со своей подругой Г.Н. Мекк, вернувшейся из лагеря. Поездка в Калинин. Рассказ хозяйки квартиры об обыске в доме и ордере на арест Н.Я. Мандельштам. Поиск работы и места жительства. Устройство в прядильное отделение на фабрику «Октябрь» в Струнино (под Загорском). Приход на фабрику в ночную смену двух сотрудников НКВД. Допрос. Взятие подписки о явке на следующий день в отдел кадров. Помощь и поддержка рабочих фабрики. Отъезд из Струнино.

1938, осень - 1941. — Возвращение в Калинин. Работа надомницей в артели по изготовлению игрушек. Получение известия о смерти О. Мандельштама в лагере (1939). Поездка в Москву. Встреча с работником аппарата ЦК А.С. Щербаковым. Переход преподавателем иностранных языков в школу. Эвакуация в связи с наступлением немецко-фашистских войск. Вывоз бумаг из архива О. Мандельштама.

1941-1948. — Пребывание в больнице на острове Муйнакс на Аральском море, затем в деревне под Джамбулом. Получение пропуска на въезд в Ташкент, благодаря хлопотам А.А. Ахматовой и брата. Жизнь в Ташкенте. Преподавание иностранных языков в Среднеазиатском университете. Сдача экстерном программы за филологический факультет университета, кандидатских экзаменов. Работа над диссертацией.

1948-1953. — Преподавание английского языка в педагогическом институте в Ульяновске. Ведение спецкурса «История английского языка». Экстренное заседание кафедры иностранных языков под председательством директора института и секретаря партийной организации по делу Н.Я. Мандельштам. Требование немедленного её увольнения.

1953. — Приезд в Москву. Отказ в приёме диссертации к защите в Институте языкознания АН СССР. Поиск работы.

1953-1955. — Направление преподавателем английского языка в Читинский педагогический институт. Отъезд из Читы по приглашению Чебоксарского педагогического института.

1955, лето. — Получение из Чебоксар отказа в должности. Приём у первого секретаря Союза писателей А.А. Суркова. Обсуждение вопросов о публикации поэтического наследия Мандельштама. Переговоры Суркова с министром просвещения об устройстве на работу. Определение по распоряжению министра в Чебоксарский педагогический институт. Посещение директора Гослитиздата А.К. Котова. Создание комиссии по наследству О.Э. Мандельштама. Председатель К.М. Симонов. Работа в Псковском педагогическом институте. Отказ органов МВД на прописку и получение жилья в Москве.

1956. — Получение справки о реабилитации по делу Мандельштама 1938 г. Включение в издательский план серии «Библиотеки поэта» книги стихов О.Э. Мандельштама. Помощь Ф.А. Вигдоровой в получении постоянной прописки в Москве. Приобретение кооперативной квартиры при поддержке К.М. Симонова.

1957. — Жизнь в Москве. Защита кандидатской диссертации в Ленинградском педагогическом институте им. А.И. Герцена.

1959. — Работа над подготовкой к изданию литературного наследия мужа.

1960-е гг. — Начало работы над воспоминаниями.

1965. — Первый вечер памяти О. Мандельштама в Московском государственной университете под председательством И.Г. Эренбурга.

1970. — Выход 1-го тома «Воспоминаний» в Нью-Йорке.

1971. — Выход «Второй книги» в Париже.

1973. — Издание «Стихотворений» О. Мандельштама малым тиражом в серии «Библиотека поэта».

1974. — Второе издание в этой же серии.

1980, 29 декабря. — Скончалась Н.Я. Мандельштам. Похоронена на старом Кунцевском (б. Троекуровском) кладбище в Москве.

Дополнительные сведения

Издана диссертация: Мандельштам Н. Я . Функции винительного падежа по материалам англо-саксонских поэтических памятников: автореф. дис. …канд. филол. наук / Ленингр. гос. пед. ин-т им. А. И. Герцена; каф. англ. филол. - Л., 1956. - 13 с.

* сведения, выходящие за рамки воспоминаний, выделены курсивом

Благодарности

Благодарим Александру Яковлевну Истогину за предоставленные Музею фотографии.

Эта любопытная и талантливая девочка родилась в 1899 году в многодетной семье евреев Хазиных, принявших христианство. Отец был поверенным, а мать работала врачом. Надя была младшенькой. Вначале ее семья жила в Саратове, а затем перебралась в Киев. Там и училась будущая Мандельштам. Надежда поступила в женскую гимназию с очень прогрессивной на то время системой образования. Не все предметы ей давались одинаково хорошо, но больше всего она любила историю. Родители тогда обладали средствами, для того чтобы ездить с дочерью путешествовать. Таким образом, Надя смогла посетить Швейцарию, Германию, Францию. Высшее образование она не завершила, хотя поступила на юрфак Киевского университета. Надежда увлеклась живописью, да к тому же грянули сложные годы революции.

Любовь на всю жизнь

Это время было самым романтическим в жизни девушки. Работая в Киеве в художественной мастерской, она встретила молодого поэта. Ей было девятнадцать лет, и она была сторонницей «любви на час», которая тогда была очень модной. Поэтому отношения между молодыми людьми завязались в первый же день. Но Осип настолько влюбился в некрасивую, но обаятельную художницу, что покорил ее сердце. Впоследствии она говорила, что он будто чувствовал, словно им недолго придется наслаждаться друг другом. Пара заключила брак, и теперь это была настоящая семья — Мандельштам Надежда и Осип. Муж ужасно ревновал молодую жену и не желал с ней расставаться. Сохранилось много писем Осипа к жене, которые подтверждают рассказы знакомых этой семьи о чувствах, которые были между супругами.

"Черные" годы

Но семейная жизнь складывалась не так радужно. Осип оказался влюбчивым и склонным к изменам, Надежда ревновала. Они жили в нищете и только в 1932 году получили двухкомнатную квартиру в Москве. А в 1934 году поэт Мандельштам был арестован за стихи, направленные против Сталина, и приговорен к трехлетней ссылке в город Чернынь (на Каме). Но поскольку гайки репрессий тогда еще только начали закручивать, Мандельштам Надежда получила разрешение сопровождать мужа. Затем, после хлопот влиятельных друзей, приговор Осипу смягчили, заменив его запретом проживать в крупных городах СССР, и супруги уехали в Воронеж. Но арест сломил поэта. Он стал подвержен депрессиям и истерии, пытался покончить с собой, начал страдать галлюцинациями. Супруги пробовали вернуться в Москву, но разрешения не получили. А в 1938 году Осип был арестован во второй раз и погиб в пересыльных лагерях при невыясненных обстоятельствах.

Страх и бегство

Мандельштам Надежда осталась одна. Еще не зная о смерти мужа, она писала ему письма в заключение, где пыталась объяснить, какими детскими играми сейчас видит она их прошлые ссоры и как она жалеет о тех временах. Тогда она считала свою жизнь несчастной, потому что не знала настоящего горя. У нее хранились рукописи мужа. Она боялась обысков и ареста, заучивала наизусть все, что он создал, как стихи, так и прозу. Поэтому Надежда Мандельштам часто меняла место жительства. В городе Калинине ее застало известие о начале войны, и она вместе с матерью эвакуировалась в Среднюю Азию.

С 1942 года она живет в Ташкенте, где экстерном заканчивает вуз и работает преподавательницей английского. После войны Надежда переезжает в Ульяновск, а затем — в Читу. В 1955 году она становится заведующей кафедрой английского языка в Чувашском пединституте, там же защищает кандидатскую диссертацию.

Последние годы жизни

В 1958 году Мандельштам Надежда Яковлевна выходит на пенсию и селится под Москвой, в местечке Таруса. Там жили многие бывшие политзаключенные, и место было очень популярным у диссидентов. Именно там Надежда пишет свои воспоминания, начинает впервые публиковаться под псевдонимом. Но пенсии не хватает ей на жизнь, и она снова устраивается на работу в Псковский пединститут. В 1965 году Надежда Мандельштам наконец-то получает однокомнатную квартиру в Москве. Там она провела последние годы. В своей нищенской квартирке женщина умудрялась держать литературный салон, куда совершала паломничество не только российская, но и западная интеллигенция. Тогда же Надежда решается публиковать книгу своих воспоминаний на Западе — в Нью-Йорке и Париже. В 1979 году у нее начались проблемы с сердцем до такой степени серьезные, что ей был прописан строгий постельный режим. Близкие устроили подле ее посьели круглосуточное дежурство. 29 декабря 1980 года ее настигла смерть. Надежду отпели по православному обряду и похоронили 2 января следующего года на

Надежда Мандельштам: книги и реакция на них современников

Из творчества этой стойкой диссидентки наиболее известны ее «Воспоминания», которые были изданы в Нью-Йорке в 1970 году, а также дополнительная «Вторая книга» (Париж, 1972 г.). Именно она вызвала резкую реакцию некоторых друзей Надежды. Они сочли, что жена Осипа Мандельштама искажает факты и пытается в своих воспоминаниях сводить личные счеты. Перед самой смертью Надежды увидела свет и «Третья книга» (Париж, 1978 г.). На свои гонорары она угощала друзей и покупала им подарки. Кроме того, все архивы своего мужа, поэта Осипа Мандельштама, вдова передала Принстонскому университету в Соединенных Штатах. Она не дожила до реабилитации великого поэта и говорила близким перед смертью, что он ждет ее. Такая она была, Надежда этой смелой женщины говорит нам о том, что даже в "черные" годы можно оставаться настоящим, порядочным человеком.

Надежда Яковлевна Мандельштам

На стене комнаты Варлама Тихоновича, первой его комнаты, которую я увидела - маленькой, на первом этаже, - висели два портрета - Осипа Эмильевича и Надежды Яковлевны Мандельштам. В первом своем письме зимой 1966 года мне В.Т. писал: «Для всех я был предметом торга, спекуляции, и только для Н.Я. - глубокого сочувствия. Но и Н.Я…» (зачеркнуто).

Варлам Тихонович много рассказывал мне о воспоминаниях Н.Я., говоря, что это прекрасная русская проза, это глубокий и точный взгляд на время. Даже говорил, что Н.Я. не уступает в талантливости своему мужу. Надо ли говорить, что я заинтересовалась этой необыкновенной женщиной и попросила меня с ней познакомить. В.Т. обычно еженедельно бывал у Н.Я. Иногда с раздражением упоминал о «людях с кухни Н.Я.» (кухня, как я убедилась впоследствии, была гостиной Н.Я.).

Наконец в ноябре 1966 года я, по рекомендации В.Т., познакомилась с Н.Я. Сначала она мне показалась очень некрасивой, даже неприятной, но потом совершенно очаровала умением вести беседу, умом, тактом. Я не встречала более интересного собеседника. Видимо, с каждым она умела говорить на интересующие его темы. А со мной она говорила о детях («ведь я - педагог»), о литературных знакомых О.Э. и своих… Скоро В.Т., неудержимо расплываясь в улыбке, сообщил мне, что я Н.Я. очень понравилась. «И я, - вещал В.Т., - выразил свое глубокое удовлетворение». - «Можно бы обойтись и без этого», - сказала я к удивлению и растерянности В.Т.

С тех пор с Н.Я. мы более ограничивались кругом чисто профессиональных моих вопросов - судьбой архива О.Э., который был у Н.И. Харджиева, у Л.С. Финкельштейн.

Рассказывала Н.Я. и кое-что о себе и О.Э. Теперь, читая отрывки из первого варианта «Второй книги» («Литературная учеба», 1989, № 3), историю разрыва О.Э. с Ольгой Вексель, о сосисках Н.И. Харджиева, которыми кормил он Н.Я., и т. п., я понимаю, что эти отрывки она тогда как бы читала на слушателя. Думаю, что переделка «Второй книги» и уничтожение первого варианта тесно связаны с переоценкой личности Н.И. Харджиева прежде всего.

Мне она говорила: «Подумать только, эти сосиски я не могла забыть всю жизнь! Ну, я ему покажу! Он мне сказал - немного пожил бы Мандельштам, у него и другая жена была бы. Подумаешь - жена! А я у него один». Она была в бешенстве. Думается, была она и ревнива, и нетерпима. И, как и собиралась, переписала книгу совсем в другой тональности.

Н.Я. передала в ЦГАЛИ несколько автографов О.Э. («Египетская марка», «Домби и сын», «Теннис»), фотографии. Я ей скопировала то, что было у нас.

В мае 1967 года она настоятельно пригласила меня к участию в операции изъятия архива у Н. Харджиева, обещав все передать в ЦГАЛИ.

«Он может уничтожить рукописи!» Мы ждали во дворе, пока Н.Я. поднялась к Николаю Ивановичу, но наша помощь не понадобилась - он отдал папку с рукописями Надежде Яковлевне.

Однако свое обещание она не выполнила. И когда я через полгода крайне бережно напомнила о нем, Н. Я. сказала мне: «Какое юридическое право Вы имеете требовать у меня архив? Я отдам его туда, где занимаются Оськой».

Я ответила: «Это Ваше право, Н.Я., и, сохрани Бог, я ничего не требую, я просто спросила, помня Ваше обещание».

Это был наш последний разговор с Н.Я. Больше она не приглашала меня к себе, как прежде, своими маленькими записочками.

Вскоре В.Т. спросил меня (после визита к Н.Я), о6ещала ли передать Н.Я. архив к нам. Я ответила, что обещала. Видимо, Н.Я. говорила с Варламом Тихоновичем на эту тему и говорила с раздражением.

А некоторое время спустя В.Т. спросил меня, что я думаю о Н.Я. Я сказала, что она умна, на редкость умна, но ей немножко не хватает благородства. И В.Т. вдруг стремительно заходил по комнате:

Много, много благородства там не хватает. Я сказал ей, что не смогу больше у нее бывать.

Я пыталась его смягчить, убеждала, что ему нужен литературный круг, знакомства, общение, и круг Н.Я. - это интересные люди, это возможность говорить на темы, это…

Не нужен мне никто, кроме тебя, - резко ответил В.Т.

В.Т. никогда не действовал половинчато. Рвать - так сразу и навсегда. Так он поступил с Г.И. Гудзь, первой женой, с О.С. Неклюдовой, второй женой, с Б.Н. Лесняком, своим колымским другом, с другими людьми и с Н.Я. - так же.

Конечно, были и глубокие причины у него для охлаждения дружбы с Н.Я. Как-то еще в начале 1967 года обмолвился о своих визитах к Н.Я. «Это нужно для моей работы». Думаю, что «нужность для работы» была в 1968 году исчерпана. Да и «болельщицкие», как говорил В.Т., наклонности Н.Я. его раздражали, резкое размежевание - кто за нас, а кто за другую команду. Ему было тесно даже в команде умной, просвещенной, левой. Он не любил команд.

Надежда Мандельштам МОЕ ЗАВЕЩАНИЕ - «Пора подумать, - не раз говорила я Мандельштаму, - кому это все достанется… Шурику?» - Он отвечал: «Люди сохранят… Кто сохранит, тому и достанется». - «А если не сохранят?» - «Если не сохранят, значит, это никому не нужно и ничего не